Для русского человека «африканский тест» очень важен

Фото из открытых источников

Схема, по которой людей на одном континенте покупали в качестве рабов, набивали ими корабль и отправляли на другой континент – создание абсолютно извращенного ума. До этого ведь как-то додуматься надо было! Почему-то русские, освоившие громадные пространства и имевшие дело с очень разными народами, до этого не додумались.

В Аддис-Абебе мне больше всего запомнились не архитектурные памятники и не диковины местной кухни, а глаза эфиопских детей. Те глаза, которыми они смотрели на белого человека. Это могли быть малолетние попрошайки у монумента в честь великой победы при Адуа или школьники в аккуратной форме в этнографическом музее – бывшем дворце императора Хайле Селассие. Смотрели они в принципе одинаково. В их взгляде читались любопытство, дружелюбие, радость – и вместе с тем колоссальная ирония.

Эту иронию я расшифровал бы так: вы, конечно, благополучные белые господа из процветающей белой страны, но настоящей жизни вы не знаете и не понимаете, в то время как мы вас насквозь видим. Понятно, что это компенсаторное чувство, ведь именно пришельцы из европейских стран веками взирали на народы Африки свысока.

Трактовка нашей цивилизационной принадлежности ощутимо зависит от нашего положения в пространстве. Очень важно, из какой точки мы смотрим на себя и на других людей. Встречая в африканском городе компанию китайцев, ловишь себя на мысли: а это ведь свои, евразийцы. Люди одного с нами континента. Но как быть, когда чернокожие принимают тебя за белого господина – американца или англичанина? Радоваться или огорчаться?

Думаю, еще лет тридцать, а то и двадцать тому назад большинство порадовалось бы. Вспомним, как в ранние годы постсоветского туризма люди гордились: надо же, нигде в Европе меня не принимали за русского! Из этого делался вывод, что такой человек успешно интегрировался в западный, «цивилизованный» мир или как минимум находится на пути к этому.

Да и сегодня встречаются те, кто говорит: место русских – в ряду белых народов Запада, а вся эта любовь к Глобальному Югу – произвольная, ни на чем не основанная блажь.

Но вот ты приезжаешь в Черную Африку и понимаешь, что быть белым здесь – значит, ассоциироваться с наследием, не связанным ни с подвигами христианских святых, ни с титанами Возрождения, ни даже с хрустящим круассаном на завтрак. Принять это наследие – значит, примерить на себя пробковый шлем надменного колонизатора, взвалить на себя ответственность за грехи, которых наш народ не совершал.

И вот этого как раз совсем не хочется. Мне было бы неловко чувствовать себя в роли белого сахиба, чтобы черный парень чистил мне ботинки или таскал мой чемодан. Мне было бы спокойнее сделать это самому. Хочется сказать этому парню: послушай, цвет кожи тебя вводит в заблуждение, я совсем не тот белый, которого ты ожидал увидеть. Я тот, кто желает и всегда желал видеть тебя свободным и равным мне. Господство не доставляет мне удовольствия. Порабощение – не моя цель. Претензия на расовую исключительность отвратительна.

Говорить об этом обычно некогда, да и бесполезно. Но для внутренней жизни русского человека «африканский тест» очень важен. Если и здесь ты твердишь мантру о культурном и духовном единстве «белых христианских народов», если ты не прочь надеть на себя пробковый шлем «цивилизатора» – значит, ты устроен как-то не по-русски. У русских – иная судьба и иное наследие.

Мы вообще недостаточно глубоко задумываемся о разнице между нами и европейцами в отношении к окружающему миру. «Двуногих тварей миллионы для нас орудие одно» – это все-таки о них сказал Пушкин, а не о нас. После долгого и опасного пути открыть для себя незнакомую страну и тут же воспринять ее исключительно как объект наживы – на это был способен только европеец. Вспомним Васко да Гаму, великого путешественника, который еще толком ничего не узнав о сказочной Индии, уже устроил там жестокую бойню.

Сам по себе взгляд на человека другой расы, другой культуры как на потенциального раба нам всегда был чужд. А схема, по которой людей на одном континенте покупали в качестве рабов, набивали ими корабль и отправляли на другой континент – разве это не создание абсолютно извращенного ума? До этого ведь как-то додуматься надо было! Почему-то русские, освоившие громадные пространства и имевшие дело с очень разными народами, до этого не додумались.

А кстати, почему не додумались? Может быть потому, что жива была генетическая память о набегах с востока и юга, во время которых десятки или сотни тысяч русских угоняли в плен и потом продавали на невольничьих рынках Средиземноморья и Ближнего Востока?

Русский всегда любил путешествовать, но его уводило в дорогу внимание к миру, а не стремление нажиться и вернуться на родину богатым человеком. «Одиссей возвратился, пространством и временем полный» – написал Осип Мандельштам. Пространство и время – наше главное приобретение, которое дороже денег.

Экзотика дальних стран – не повод для расслабленного любования на манер западного туриста-пенсионера. Она требует главным образом трех вещей: замечать, понимать и запоминать. По мере своих сил этим и занимались мы с моим коллегой Андреем Полонским в гостях у Русских домов в Аддис-Абебе и Дар-эс-Саламе, вслушиваясь в звучание стихов на языках амхара и суахили, вглядываясь в лица людей.

Мы отправляемся в дорогу не только для того, чтобы узнать иное, непривычное, но и для того, чтобы лучше понять себя. Много ли мы весим на весах иной жизни, иной культуры?

Мы, слава богу, в последние годы победили раболепное желание «увидеть Париж и умереть» и заразились любопытством по отношению к своей стране. Но чтобы избежать соблазна национального самодовольства, важно не замыкаться в себе, не терять интереса к большому миру.

Кстати, в советское время, хотя из страны было довольно непросто выехать, этот интерес старались прививать. У меня он начинался с томов детской энциклопедии, с альманахов «Глобус», из которых я узнавал и о японской кухне, и о чилийских землетрясениях. Я не говорю уже о «Клубе кинопутешественников», о том, какими культовыми фигурами были для нас журналисты-международники.

Нынче международная журналистика умерла, а популярное страноведение свелось к заметкам туристических блогеров. Переводов современной литературы стран Глобального Юга тоже делается немного, а я, между прочим, уже в 14 лет имел представление о новейшей поэзии на суахили. Но декларируя приоритет отношений с Глобальным Югом, необходимо увеличивать и практический интеллектуальный вклад в эти отношения, поскольку сегодня нам необходимо глубокое, основательное осмысление жизни и культуры множества народов, к которым мы по природе своей не можем не стремиться как к братьям.

Источник