Эммануэль Макрон пытается найти европейский смысл жизни

Фото из открытых источников

В мире очень мало стран, способных воевать, и это хорошо. Но обратная сторона этого латентного пацифизма – неспособность к индивидуальной жертве ради коллективной цели.

Макрона поспешили сделать фриком, аутсайдером после его тестового сообщения о возможности прямого участия Запада в конфликте на Украине. Он оказался в изоляции, от него отмахнулись как от чудака, неспособного контролировать публичную речь, к тому же не в первый раз. А между тем полезнее понять, что привело к такой позиции – то ли срыву, то ли намеренной провокации, то ли проговариванию коллективного бессознательного, как предположил Федор Лукьянов. Или просто семантической игре, которая в постмодернистском ключе играет разными сценариями.

Легкая комичность ситуации (которую выразил своей бессловесной усмешкой Сергей Лавров) не в его логике. Жест может оказаться не пустым, за ним – осознание решающей схватки Запада за доминирование и понимание, что только деньгами позиции уже не купишь, денег в мире много. Но у такого посыла уже нет аудитории: геополитика, большие шахматные доски – все это кажется среднему европейцу чем-то устаревшим, с нафталином, как мундир де Голля. Макрон похож на Пьера Безухова, который в пустой комнате разыгрывает роль Бонапарта, где его случайно застает Андрей Болконский.

Ментально, но уже в постмодернистской редакции, французский лидер принадлежит к уже редкой группе политиков, которая пытается найти для Европы новый источник развития. Еще в докрымский период Макрон выдвинул тезис о «Европе до Тихого океана», предполагая интегрировать Россию в большой проект, который мог бы дать импульс европейской политике, вывести ее из гомеостаза. Такие идеи не живут короткими электоральными циклами, для их реализации нужен другой уровень элиты, призыв показался просто риторическим упражнением. Конечно, здесь вспоминается Берлускони, последний крупный политический зверь из той породы, который сокрушался после начала конфликта: «Как жаль, как безумно жаль. Потерять Россию, которая теперь ушла к Китаю». Проект единого пространства давал перспективу: новые огромные рынки, доступ к дешевым ресурсам, коридор в Азию. То, что случилось потом, перечеркнуло эту стратегию.

В новой конфигурации мира изменятся позиции всех участников, исчезнут прежние красные линии, нормы допуска, негласные конвенции и, конечно, замыслы о движении Европы на Восток. Макрон посылает сигнал: для нашей цивилизации, в рамках оптимальной для европейцев картины мира, наступил момент, когда есть вероятность, что за оружие придется браться самим, потому что речь идет не только об экономических потерях. Европа теряет гораздо большее, чем Украину – стратегическую роль на глобальном уровне, перспективу. Гипотетическое поражение не оставляет внешних драйверов, при этом оно усилит и внутреннее напряжение, когда наступит время оценивать эффективность сделанных в войну инвестиций. Вложено уже слишком много, чтобы останавливаться, и почему вы решили, что удастся все решить деньгами?

Сигнал фатально опоздал. В текущей культурной ситуации Европа не готова на жертвы кровью, для нее это немыслимо, невероятно. Та культурная трансформация, которая казалась европейскому истеблишменту вершиной развития – максимальная сегментация и diversity, повышенная ценность индивидуальности и частной жизни, инклюзия, мозаичность, новый гендер – повысила хрупкость, чувствительность и ранимость среды. Из Европы ушла брутальность, простота смысла и способность к личной мобилизации. Все стало слишком сложно, вариативно.

В мире вообще очень мало стран, способных воевать, и это хорошо. Но обратная сторона этого латентного пацифизма – неспособность к индивидуальной жертве ради коллективной цели. Проблема культурной революции последних десятилетий в том, что она, разрушая консервативные паттерны, одновременно разрушает и консервативные смыслы, которые – прямо или скрыто – постулируют абсолютные ценности. В мире условных и ситуативных смыслов умирать за ценности как-то глупо – сегодня они одни, завтра другие, а жизнь неповторима.

Да и Макрон это наверняка понимает. Его тезис – игровая комбинация, попытка усложнить картину мира. Даже если бы его слова значили больше, чем слова, реальных военных соединений для ведения войны у европейцев нет. Что останется? В общем, одно: компенсировать дефицит личного участия в конфликте военными поставками. Понятие экзистенциального вызова, которое так полюбили публичные политики, уже лишено какой-либо экзистенциальности, выражением которой являются предельные состояния, в том числе смерть. «Но вы с ума сошли, – говорят Макрону. – Что, умирать, когда скоро распустятся каштаны на бульварах в Париже? Не лучше ли заплатить?». 

Поэтому в обозримом будущем мир разделится (или уже разделился) на две части. На те культуры, где иерархия ценностей делает возможным личный физический риск и смерть за них. Ценность выше жизни. И на те, где жизнь обладает абсолютной значимостью, сама полагает свои ценности.

Источник