Мог ли Берия превратить сталинский СССР в демократию?

65 лет назад был расстрелян Лаврентий Берия – одна из культовых фигур советской эпохи, всесильный нарком, начальник разведки и контрразведки периода ВОВ, руководитель атомного проекта и главный претендент на власть в стране после смерти Сталина. Некоторые считали и считают, что он мог повести СССР по пути демократии. Так ли это?

В процессе приведения приговора в исполнение в бункере бывшего штаба Московского военного округа в Лефортово генерал-полковник (впоследствии – маршал Советского Союза) Павел Батицкий, проявив инициативу, первым выстрелил в Берию, чем подвел итог многолетней эпохе сталинизма.

По альтернативной версии, Берия был убит еще в конце июня во время штурма его особняка на Малой Никитской улице в Москве, а последующий суд и расстрел были просто мистификацией. Но никаких документов, подтверждающих это, нет.

Все, что так или иначе связано с именем Лаврентия Берии, как сейчас модно говорить, «токсично». У некоторых чуть ли не в генах заложена ненависть к этой фигуре, и даже в научной среде многосторонний разговор о ней быстро превращается в свару с навешиванием ярлыков. Он что-то вроде лакмусовой бумажки (их несколько, но он – одна из основных) для внутрироссийской либеральной составляющей, которая до сих пор считает события и отдельные фигуры 1930–1960 годов чуть ли не основным полем идеологической борьбы за души современных россиян. Скажешь хоть какое хорошее слово про фигуранта – сразу переходишь в разряд «врагов человечества».

В массовом же сознании, особенно у молодежи, Берия давно превратился в персонажа из фильмов ужасов. Он жил в почти готическом замке в центре Москвы, носил странное пенсне, организовал убийство Троцкого и охотился на девушек. Примерно так же он выглядит и в сериалах – самом популярном сейчас жанре массовой культуры, с которым хочешь не хочешь, а считаться приходится.

Реальный Берия за короткий промежуток времени с марта (с момента смерти Сталина) по июнь (до своего ареста), находясь на должности первого заместителя председателя Совмина СССР и главы МВД, закидал Политбюро докладными записками реформаторского характера и пытался исправить ситуацию с репрессиями в рамках своих полномочий. Большая часть этих записок и указов касались конкретных уголовных дел («врачей», «авиационного», «мингрельского», убийства Михоэлса, депортаций из Грузии и других) и привлечения к ответственности лиц, подозреваемых в применении пыток и других форм насилия в отношении подозреваемых и заключенных.

Отдельной статьей проходит знаменитая амнистия, положительные стороны которой затмил художественный фильм «Холодное лето 53-го», хотя, помимо уголовников и «первоходок», освобождены были десятки тысяч осужденных по другим статьям, в том числе хозяйственным (по «закону о трех колосках», например), женщины, престарелые, «малолетки».

Но примеров чисто политических реформ в задумках Берии за этот период крайне мало. Правда, есть записка, посвященная выдаче паспортов крестьянам и некоторым послаблениям в проживании в режимных населенных пунктах. Это действительно назрело и очень скоро было реализовано Хрущевым.

Самым важным из всех предложений Берии принято считать некий план по объединению Германии, подробности которого не слишком понятны, поскольку в письменном виде этот план не нашли. Все сохранилось лишь в апокрифах, а то, что написано в воспоминаниях действующих лиц, конфликтовавших с Берией (например, самого Хрущева), надо делить на сто. Даже «соблюдавшие нейтралитет» фигуры типа Анастаса Микояна откровенно подчищали факты не только в отношении конкретного Берии, но в целом, превращая свои многотомные мемуары в искусную форму самооправдания и ретуширования прошлого.

Тот же Микоян в своих воспоминаниях описывает совершенно фантастическую версию неожиданного повышения деда обозревателя газеты ВЗГЛЯД – Алексея Дмитриевича Крутикова – в 1948 году с должности 1-го замминистра внешней торговли до заместителя председателя Совмина СССР, то есть заместителя лично Сталина, занимавшего тогда пост главы советского правительства (должность, примерно равная должности Берии). Оскорбленный Микоян, с которым Сталин при этом назначении не стал советоваться, утверждает, что «предвидел ошибочность» возвышения своего первого зама. В реальности Сталин резкими кадровыми перестановками и назначениями перспективных и – что особо важно – этнически русских администраторов (а не партийных функционеров) пытался создать в стране новую кадровую обстановку.

Другая часть оценок деятельности Берии связана с жанром «альтернативной истории».

Что бы было, если бы весной–летом 1953 года он переиграл своих оппонентов и де-факто возглавил бы СССР?

Некоторые эксперты утверждают, что Берия якобы был готов на радикальную «перестройку» всей государственной системы СССР, вплоть до понижения руководящей и направляющей роли партии, «восстановления социалистической законности», повышения роли советов и правительства. Это ничем недоказанная и недоказуемая в принципе теория, как, впрочем, и все остальные. Но сталинская система управления с ее характерными одиозными чертами (в первую очередь, репрессиями) к тому времени уже изжила себя и не выполняла никаких полезных функций, кроме воспроизводства и самосохранения. Развиваться далее страна могла только за счет экстенсивного роста, что в принципе и случилось.

Слом этой системы был объективно необходим, и тут кто первый встал – тот и победил в пропагандистской борьбе. Никакими моральными категориями (например, «освободить невиновных») ни один из персонажей этой истории никогда не оперировал, а уж Берия в наименьшей степени. Это был прагматический ход человека, по должности обладавшего большим массивом объективной информации о положении в стране. А слава разрушителя репрессивной системы в итоге досталась необразованному, не умевшему даже писать по-русски без ошибок «домашнему клоуну» Сталина Никите Хрущеву. Если бы все указы о десталинизации правоохранительной системы подписывал, скажем, Николай Булганин, которому это по должности полагалось, то «разрушителем ГУЛАГа» общество запомнило бы его – такого же серого человека, как и сам Хрущев.

То же касается и пресловутого «объединения Германии». Начиная с 1946 года СССР постоянно выдвигал разнообразные варианты такого объединения, и Берия не был первопроходцем. В ответ западные страны выдвигали свои, и основная борьба шла за экономический и идеологический контроль над этой страной. Шли консультации, собирались переговорные форматы, и эта работа шла даже после официального провозглашения ФРГ и ГДР и создания военных блоков в Европе.

Есть основания полагать, что при некотором напряжении сил какого-то компромисса можно было достичь еще при жизни Сталина. Но позиция Запада была непримиримой, так что несправедливо валить провал этого проекта только на СССР или «вождя народов». А что такого прорывного было в «плане Берии», мы не знаем. Возможно, ничего. Рассматривать слухи и «воспоминания» в качестве объекта для анализа было бы опрометчиво.

Сказанное применимо и к внутрисоюзным «реформам» Берии. Какой именно строй и режим он предполагал установить в рамках частичной «десталинизации» – неизвестно. Берия был вынужден действовать быстро, поскольку его конкуренты в Политбюро не дремали, но нет никакой гарантии, что, захватив власть или ее часть, он не остановился бы на полпути и не отправил бы команду Хрущева–Булганина в окрестности Магадана на освободившиеся там места уже в рамках «восстановления законности». Недаром он десятилетиями собирал компромат на всю эту компанию.

При этом в числе аффилированных с Берией структур и отдельных знаковых личностей не было тех, кто мог бы такой план «перестройки» сформулировать и предложить. Как внутри страны, так и вокруг нее существовал набор проблем, которые требовали срочного решения. Весной–летом 1953 года Берия принялся довольно бессистемно их исправлять в рамках полномочий главы МВД. Но даже идея вернуть крестьянам паспорта не была связана с сельскохозяйственной политикой в чистом виде.

Потому оценить потенциальные шансы Берии как «демократизатора СССР» нереально. Все разговоры об этом сводятся к тому, что он «не успел» или «не смог», но никто не может сказать толком, а что именно он «не успел». И всегда остается шанс, что могло стать только хуже.

Представлять Берию как положительную фигуру столь же странно, как и целиком мазать его черной краской. Для последнего, конечно, есть основания, хотя деятельность Николая Ежова – предшественника Берии на посту главы репрессивного ведомства – была куда более кровавой и разрушительной. Вполне закономерно, что любое упоминание о Берии приводит к скандалам, вызывая дрожь и ненависть, поскольку по его личности проходит одна из водораздельных линий идеологического восприятия современности. А практический разговор о нем еще долго будет невозможен.

Источник