Поход королевича Владислава на Москву

Больше всего заботила Михаила Федоровича война с Польшей. Сильно жалел Сигизмунд, что вовремя не устроил на московском престоле сына своего, королевича Владислава, и всеми силами старался поправить дело войной; но сделать это было нелегко: в Польше шли постоянные неурядицы; сейм не ладил с королем, упрекал его в больших и бесполезных расходах на войну, которой и конца не видно было. Польское войско волновалось, требовало недоплаченного жалованья, отказывалось идти в поход с королевичем Владиславом... Казна самого короля была пуста. Вот почему около четырех лет Сигизмунд не мог начать решительных действий. За это время Михаил Федорович успел справиться с Заруцким, поочистить несколько землю от воровских шаек и помириться со Швецией.

Пользуясь бездействием поляков, русские воеводы даже с небольшими ратными силами стали снова занимать захваченные поляками города, – взяли Вязьму, Дорогобуж, крепость Белую и подступили к Смоленску.

Михаилу Федоровичу сильно хотелось поскорее заключить мир с Польшей, чтобы освободить отца из плена. Переговоры о мире в это время уже шли; но успеха никакого не было: поляки в своих грамотах оскорбляли русских, называли их изменниками законному государю, королевичу Владиславу и не Думали признавать Михаила царем; русские в свою очередь только и делали, что корили поляков их неправдами и насилиями. Несмотря на взаимные обиды и грубости, решено было съехаться для переговоров между Смоленском и Острожками. Посредником сюда явился посол императора Ганделиус. Несколько раз съезжались русские и польские послы; с той и с другой стороны сыпались укоры да обиды. Русские послы, конечно, вынести не могли непочтения поляков к царю и укоров в измене Владиславу. Из Москвы прислали послам наказ, где говорилось:

– Вы бы теперь с литовскими послами на съездах говорили гладко и пословно (согласно), а не все сердито, чтоб вам с ними никак не разорвать.

Но трудно было русским говорить "гладко и пословно", когда литовские послы говорили "непригожие слова" про русского царя. Ганделиус мало сдерживал спорящих и даже явно мирволил полякам. Не могло быть и речи о мире, когда польские послы считали необходимым возвести королевича Владислава на московский престол, а русские требовали возврата Смоленска, вывода польских отрядов из Русской земли, признания Михаила царем и уплаты миллиона рублей за убытки. Дело, конечно, не уладилось, и войны миновать нельзя было.

Чего только не делал царь, чтобы добыть средства к борьбе против Сигизмунда и Владислава, обеспечить себе успех. Денег в казне не было; рать была малочисленная, неумелая. Царь засылал послов и к турецкому султану, и к хану в Крым, чтобы побудить их ударить общими силами на Польшу. Русские послы несколько лет сряду жили в Константинополе, задаривали собольими мехами визирей и других сильных людей. Турки злобились за нападения запорожцев, которых считали подвластными Польше, и не прочь были начать войну; но сближению турок с Москвою мешали донские казаки: они своими разбоями на Черном море и по берегам его досаждали туркам не меньше запорожцев. Турки постоянно корили русских за это, а русские послы отговаривались тем, что "на Дону живут воры, беглые боярские люди, утекая из Московского государства от смертной казни, переходя с места на место разбойническим обычаем". Но отговорки эти мало помогали: турки ставили на вид царское жалованье донцам, которое посылалось из Москвы и деньгами, и разными запасами...

Плохо ладилось дело и в Крыму. Крымцы, как известно, постоянно вымогали от московского правительства большие поминки (подарки), пугая своими разбойничьими набегами. Так было и теперь.

– Если не станет государь ваш, – грозил ханский сановник, – присылать ежегодно по 10 тысяч рублей, кроме рухляди, то мне нельзя доброго дела совершить. Со мною два дела – доброе и лихое, выбирайте! Ногайские малые люди безвыходно вас воюют, а если мы со своими силами на вас же придем, то что будет? Вы ставите шесть тысяч рублей в дорого, говорите, что взять негде; а я хотя возьму тысячу пленных у вас и за каждого пленного возьму по 50 рублей, то у меня будет 50 тысяч рублей.

Хоть столько и не дали, сколько запрашивали крымцы, но все-таки пришлось ублажать хана ежегодными поминками, чтобы он оставил только в покое московские украины и воевал с Литвою. Последнего трудно было добиться: хан был занят персидскою войною, усобицами у себя в Крыму, да и боялся запорожцев, которые беспощадно опустошали его улусы.

Только денежную помощь нашел Михаил Федорович. Английский король прислал ему взаймы 20 тысяч рублей да персидский шах семь тысяч. Хоть эти деньги в те времена стоили, пожалуй, раз в двадцать дороже, чем теперь, но все-таки помощь эта была ничтожна...

По окончании неудачных переговоров под Смоленском царь приказал своим воеводам идти воевать Литовскую землю; но силы было мало, и русским скоро пришлось снять осаду Смоленска, который рассчитывали взять измором. Полякам удалось подкрепить осажденных и снабдить их припасами, а вскоре затем на выручку Смоленска прибыл Гонсевский с сильным отрядом, принудил русских отступить и разбил их.

Между тем Сигизмунду удалось наконец добиться от сейма разрешения снарядить новые военные силы для борьбы с Россией, чтобы добыть во что бы то ни стало престол для королевича Владислава. Во главе похода должен был стать двадцатидвухлетний королевич; но главное начальство за его молодостью вручено было гетману Ходасевичу. Войско Владислава было очень невелико, не более одиннадцати тысяч, да и от этого числа пришлось отделить часть на южную границу Польши: там ждали нападения турок. Хотя и ничтожная, но все-таки хорошо устроенная военная сила давала полякам надежду на успех; они рассчитывали на шайки "лисовчиков" и особенно на казаков, думали, что и среди русских служилых людей найдутся сторонники королевича Владислава. Почуяв войну и добычу, казаки встрепенулись. Донцы прислали своих старшин объявить Владиславу, что они хотят ему служить... Владислав издал грамоту ко всем жителям московской земли, напоминал о том, как несколько лет тому назад русские целовали крест ему.

"В то время, – говорилось в грамоте, – мы не могли сами приехать в Москву, потому что были в несовершенных летах, а теперь мы, великий государь, пришли в совершенный возраст к скипетродержанию и хотим, с помощью Божией, свое государство Московское, от Бога данное нам и от всех вас крестным целованием утвержденное, отыскать и уже в совершенном таком возрасте можем быть самодержцем всея Руси и неспокойное государство, по милости Божией, покойным учинить".

Казалось, истерзанной Русской земле снова грозит смутная пора: подымались казаки; смелее стали наезды "лисовчиков" и других воровских шаек; снова взывали к русским людям, надеясь найти среди них изменников избранному царю, как находили их при Василии Шуйском. Но времена были уже не те! Русские люди горьким опытом "наказались", что значит верить врагам, познакомились в Смутную пору и с польской, и с казацкой правдой. Грамота королевича Владислава мало действовала на московских людей.

Владислав начал поход и осадил Дорогобуж. Русский воевода, узнав, что сам королевич при войске, сдал свой город ему "как царю московскому". Вслед за этой изменой вяземские воеводы смалодушествовали, покинули свой город и поспешно отступили. Владислав торжественно вступил в беззащитную Вязьму, но на этом и кончились успехи поляков. Попытались они взять крепость Белую, но та не сдавалась; задумал Владислав внезапно овладеть Можайском, но, узнав, что город сильно укреплен и тамошние воеводы готовы к упорному бою, что из Москвы идет на помощь городу отряд войска, – оставил свое намерение до более удобной поры. Была уже зима, и вести осаду при морозе и ненастьях было бы очень тяжело; пришлось переждать зимнюю пору. В это время только летучие отряды "лисовчиков" да казаков делали свои наезды и грабили всюду, где не встречали отпора.

Так прошел 1617 год без решительных действий, а тянуть долго поход королевич Владислав не мог: сейм требовал скорого окончания ее; денег не было; поднялся ропот в войске; солдатам не платили жалованья; в съестных припасах чувствовался недостаток... Владислав начал было переговоры о мире, но безуспешно: русские требовали прежде всего, чтобы поляки вышли из пределов Московского государства.

Пришлось полякам начать решительные действия. На военном совете постановлено было идти прямо к Москве – рассчитывали, что это смелое движение заставит жителей ее передаться Владиславу, как это было при Шуйском. Лежавший на пути в Москву Можайск поляки взять не могли, у них не было осадных орудий; попытались взять неподалеку от него Борисово городище: два раза они кидались на приступ – и оба раза были отбиты. Заняли его уже позже, когда сами русские очистили городище. Здесь в войске Владислава началась снова смута: уже несколько дней приходилось солдатам голодать, а из Варшавы вместо жалованья пришло только обещание скоро уплатить его. Солдаты стали толпами уходить из стана; силы у Владислава остались ничтожные. Край, где приходилось действовать войску, был так разорен, что трудно было чем-либо поживиться. Владислав не знал, что и делать, – уже думал отступать, как вдруг пришла радостная для него весть, что малороссийский гетман Петр Сагайдачный ведет ему на помощь 20 тысяч казаков. (Сигизмунд щедрыми подарками и обещаниями склонил гетмана и казаков помочь королевичу.) Положение Москвы теперь становилось опасным. На пути к ней королевич Владислав снова пытался возмутить русских против Михаила и разными обещаниями склонить на свою сторону, – обещал, что русские земли никогда не будут раздаваться полякам, никаких насилий и неправд не будет, свято и нерушимо будут храниться русские нравы и обычаи.

"Видите ли, – писал в своих грамотах Владислав, – какое разорение и стеснение творится Московскому государству не от нас, а от Михайловых советников, от их упрямства и жадности, о чем мы сердечно жалеем; от нас, государя вашего, ничего вам не будет, кроме милости, жалованья и призрения".

Но русские люди теперь уже не поддавались на эти обещания Владислава, красными словами обойти их не удалось полякам, дела которых были на глазах у всех.

Михаил Федорович в свою очередь обратился к народу, избравшему его на царство. 9-го сентября 1618 года созван был собор, на котором царь, указав на опасность, грозящую Москве, заявил, что он, "прося у Бога милости, за православную веру против недруга своего Владислава будет стоять, на Москве в осаде сидеть и с королевичем, с польскими и литовскими людьми биться, сколько милосердый Бог помочи подаст". Затем царь просил бояр и всяких чинов людей "постоять за православную веру, за него, государя, и за себя и не поддаваться ни на какую королевичеву прелесть". Всяких чинов люди отвечали, что они все "единодушно дали обет Богу за православную веру и за него, государя, стоять, с ним в осаде сидеть и с врагом биться до смерти, не щадя голов своих".

20-го сентября королевич Владислав стал в Тушине; Сагайдачный появился у Донского монастыря. Москва была в большом страхе. В то время москвичей сильно пугала комета, сиявшая по ночам над самым городом: суеверный люд видел в ней дурной знак. Сам царь и окружающие его думали, что быть Москве в руках поляков и Владислава; впрочем, по словам летописца, нашлись "мудрые" люди, которые успокаивали боявшихся, утверждали, что беда грозит тем странам, куда направлен хвост кометы, т. е. Западу, а над Москвою была ее голова...

Источник: rushist.com